— Для меня все началось в ноябре 2011 года – тогда я сдружился с выставками. До этого любил природу, ходил в парковые зоны и в поля, собирал лекарственные растения. Мне были нужны живые витамины. Я знаю, где можно свободно сорвать ягоду, где она ничья: не у соседа сорвать, а вот, в парковых нейтральных зонах. Потом это вот всё потихонечку стало мне приедаться, все парки я прошерстил, а так же все поля и понял, что мне не хватает удовольствия. Я начал ходить в спортивные точки, но тоже ради природы, например на стадион «Олимп». Он находится в парке. Выходил гулять, а после волейбольных матчей шёл собирать крапиву, потом шёл домой и готовил себе крапивный плов. Так приятно было проводить это время. Я любил делать так – погулял по парку, посидел – почитал, поел – почитал, поел – погулял. Но зимой это было нереально, а дома сидеть было пресно. Работы не было и я стал ходить на спортивные мероприятия, мне показалось это очень интересным, интересней чем искать работу, часами ходить по фирмам, а в итоге жалеть себя, потому что не берут. Хорошие места уходят мимо, хотя у меня шесть положительных характеристик, да ещё и с телефонами моего бывшего начальства.

По молодости, лет до двадцати я считал себя творческой единицей. Я тогда увлекался художественной фотографией, это был рубеж 80-90-ых годов. Фотография стала меняться в сторону откровенности: дамы на пленэре, различные раздетые женщины – я такой жанр не люблю. Я тогда, насмотревшись зарубежных журналов по фото, практиковал всякие экспериментальные усложненные методы фотосъемки и печати. Я всегда снимал для себя, как любитель. Единственным моим критиком был двоюродный брат. Мне просто хотелось развлечений, всё это меня завлекло в эксперименты. Сейчас, конечно, всё ушло в прошлое – плёнка, химия. Цифровая фотография не привлекала меня своей избалованностью, а потом мне и самому надоело сидеть в темной комнате ночью с закрытыми окнами с химией и без воздуха. Но все знают, стоит неделю не попечатать, как теряется умение. Это как у спортсмена без тренировки.

Я никогда не стремился к выставкам и не посылал фотографии на конкурсы, потому что тогда, в советское время, ценились фотографии очень простые, не требующие изворотливости в съемке. Я понимал, что не пройду по конкурсу, не пробьюсь сквозь всех этих зверюшек и портретов детей. Меня увлекал именно процесс экспериментирования, на сам результат я не смотрел. С одного кадра я отпечатал как то 340 экземпляров на разных бумагах с разными составами химии. Вместо «Бромпортрета» появился «Принт», вместо «Униброма» появился «Фотокс» и «Бром-экспресс». Соляризация, например, на «Фотоксе» не идет, а на «Бром-экспрессе» – пожалуйста. Если добавить едкую щелочь, она даст больший контраст. Людей я снимал гораздо больше, чем пейзажи, но больше всего я снимал концерты.

Сейчас так и живу — конкретного распорядка дня у меня нет. Я люблю делать то, что хочу, стараюсь читать в день четыре статьи из журнала про искусство. Но в последнее время я ударился в рисование и у меня всё зашкаливает: читаю один журнал недели три. Рисовать я начал с горя, у меня были осложнения со здоровьем, я не мог далеко ходить, не мог ездить, а поход в музей – это же надо идти через милицию, через охрану и фейсконтроль. К тебе легко придраться, особенно когда тебя шатает или у руки дрожат или когда задыхаешься. Ты не можешь адекватно вести себя, и органы правопорядка могут неправильно понять, да и самому неприятно проходить четыре выставки в день, простоять на ногах, посмотреть каждую работу, нагибаться, читать каждое название.

К сожалению, бывали случаи, когда меня не пускали или выгоняли с мероприятий, проходивших в дорогих торговых центрах. Охранникам не объяснить, что выставка – это прекрасно. У них такое обучение: вот человек им кажется немного подозрительным, одет не так или надорванный ботинок у него – выводят без объяснения причин. А если кто-то с тобой в паре, то уводят обоих. Я потому всегда и переживаю. Это такой психологический удар на многие недели и многие месяцы, когда меня не влечет и в то же время влечет вернуться обратно. Мы с моим товарищем Сергеем договариваемся на такие мероприятия ходить по отдельности и на выставке не общаться, но бывали случаи, когда и меня выводили и его.

Но чем-то мозги кормить нужно, я стал пробовать. У меня давно были мысли рисовать что-то необычное, но я не знал что. Сначала думал делать кляксы, но потом забоялся, что вымажу стол, да и газет нужно много. Стал пробовать маркерами – заинтересовало это дело. Сначала меня увлекла черно-белая графика, потом начал цвет вводить потихоньку. На данный момент я дома не живу, а много времени провожу в больнице среди людей, которые не пользуются удовольствиями искусства, но они так или иначе смотрят, что я за птица, что я там рисую. Чтобы было красиво, и им понравилось, я начал делать в цвете рисунки. Если бы я рисовал дома, то делал бы только черно-белые.

В искусстве я ценил именно оригинальность, так я начал искать свой формат. Мне довелось увидеть много выставок, но нигде я не видел шедевров, чтобы рисовали на упаковках и инструкциях от лекарств. Коробочки от лекарств, зубных паст, от конфет, чулков, от всевозможных тюбиков. Когда я подсел на этот формат, я понял как трудно их доставать. Этот вопрос очень нелегкий, он меня очень отвлекает и сбивает с духа творчества. Идешь по городу – заходишь в одну аптеку, возьмешь несколько штук, в другой попросишь, они все такие разные – сидишь потом подолгу компонуешь. Сейчас в больнице можно брать чуть больше, хотя там выбрасывается где-то процентов на семьдесят больше, чем достается мне. Всё время спрашивают: «А зачем вам коробочки пустые?»

Когда я показал им свои работы, интереса никто не проявил: «Каляки-маляки, нам такое не понять». А я своим в палате показываю, рассказываю про абстракцию, но они только напиваются, керосин по венам ширяют, нечем заняться людям. Мне даже запрещают аннотации к лекарствам читать, говорят узнаешь, как они на тебя повлиять могут. А я жить хочу, сбегаю постоянно из больницы, хочу любить, хочу творить.