Новая смена

Знакомство с Евгением Алёхиным произошло чуть меньше года назад, летом 2015-го, когда он работал над пилотной серией своего сериала «Русский лес». Женя — он же такой великий человек: и писатель, и актёр, и музыкант, и режиссёр, боюсь даже что-то упустить. Помню, я предложила ему помочь с монтажом. На что он ответил, мол, у нас и так есть неплохой монтажёр. Но через некоторое время он всё же вернулся к разговору о помощи, приехал в гости с почти готовой версией «Леса», и мы подружились. А потом он познакомил меня с Костей Сперанским.

Наблюдение за ребятами было долгим — около полугода я просто снимала всё подряд. Я была в гостях у Жени во время подготовки треков для нового альбома, несколько раз съездила с ребятами на концерты — в Питер и Киев. Я снимала, материал копился, я не знала что с ним делать. Как-то в декабре я возвращалась из Киева и читала в поезде «Луну и грош» Моэма и наткнулась на такие слова: «Чтобы узнать красоту, нужно проделать весь душевный процесс вместе с артистом». После этого я поняла, что должна поехать вместе с Женей и Костей в тур по городам России. Я намекнула Жене о своём желании. И вот второго января я отправилась с ребятами в путешествие по девяти городам — от Питера до Ижевска.

Тур проходил относительно размеренно. У Жени была девушка, а сейчас уже и жена — Даша, всё свободное время он проводил у ноутбука в скайпе, у Кости осталась безответная любовь в Москве. Внезапных случаев не происходило, и иногда я даже скучала. Но в одном из последних городов тура Костя очаровался одной из девушек, пришедших на концерт. И это один из самых трогательных моментов фильма.

История «Переверни Пластинку» началась в 2014 году, когда я познакомился и подружился со Стёпой Поливановым. Мне нужен был режиссёр для рекламы интернет-магазина книг по искусству, а Стёпа снял мне рекламу с динозаврами в московском метро. Чуть позже мы познакомились с Ариной Носковой: когда я был пьяный на вечеринке, Арина похвалила мою толстовку. Позже она стала помогать с организацией съёмок.

Вначале мы думали сделать виниловый лейбл Kostёr Records и выпустили совместно с магазином DIG виниловый сингл Sonic Death — «Мягкий Удар / Гибель Мира» и попутно решили снять серию материалов о коллекционерах и магазинах винила. Тема оказалась интересной, и нам стало тесно в формате контента для соцсетей.

Мы решили показать виниловую тусовку в Москве. Потом съездили в Питер и Воронеж, а наш друг Андрей Апостолов помог сконцентрироваться в истории на главном. Делали фильм мы два с половиной года. Волновались. Только месяц назад, когда посмотрели готовую версию, успокоились.

Не знаю, как для ребят, но для меня это фильм не столько о виниле, сколько о борьбе. О праве человека на собственные ценности. Среда навязывает свои интересы, не всегда правильные — тут важно не сдаваться. Фарцовщики и пираты «рока на костях» в СССР боролись за право слушать любимую музыку. Диджеи сегодня — за право играть любимую музыку. Коллекционеры борются со стереотипами и осуждением со стороны, а инди-магазины вроде DIG борются за выживание. Всё это есть в фильме. Эта же тема смогла объединить разных героев с разным отношением к культуре винила сегодня.

Заболев хип-хопом в начале нулевых, несколько ребят из Мурманска и Кировска продолжают развивать эту культуру в родных городах. Граффити на заиндевелых стенах, брейк-данс вместо урока физкультуры и баттлы в заброшенных зданиях. Фильм о вере, упорстве и самозабвенном стремлении к единственной цели — развитии хип-хопа за полярным кругом.

Этот фильм — часть моей жизни, поскольку сам я уже пятнадцать лет в хип-хопе: в 99-ом я начал танцевать брейк-данс. Изначально хип-хоп зародился в среде, независимой от денег. Поэтому меня увлекает подвижничество, особенно когда это делается вопреки угрюмым внешним обстоятельствам жизни.

Фильм — дань памяти Ото Катамадзе из Батуми, который слушал вместе со школьными друзьями Led Zeppelin, собрал из них группу и превратил её в яркий блюзовый грузинский бэнд и позже погиб в автокатастрофе.

Снимать фильм в Грузии про грузин, на грузинском языке — не самое лёгкое дело. В основном, ты ничего не понимаешь, даже если живёшь здесь десять лет и имеешь большой опыт общения с ними. Каждый съёмочный день ты пытаешься собрать всех вместе хотя бы в баре, чтобы отвезти троих актёров на пляж. Ищешь свет, штатив, ассистента и уже не замечаешь, как весь маленький Батуми задействован в съёмках, где все люди, как и ты, ничего не понимают, но полностью отдаются процессу и делают невозможное. Я прожила с этими ребятами полтора месяца, мы стали семьей, и этот фильм не закончится, кажется, никогда, и обязательно будет следующий о том, как я снимала этот.

Как-то раз мы попали на Брайтон-Бич и поняли, что это единственное место в Нью-Йорке, где нам жутко. В разверзшемся портале с того света бродят призраки родины: хмурые гастрономщицы, пацаны из 90-х, советские инженеры и блондинки в шубах. Сила пережитых нами там эмоций толкнула нас снимать этот консервант, который, как оказалось, ещё никем до нас не был задокументирован, и открывает окно в само бессознательное нашей культуры, её квинтэссенцию. Непосредственно "Волшебную страну" мы снимали, однако, в Лос-Анджелесе, где, среди солнца и пальм, русский человек проживает свою мечту о мифической загранице, и всё это похоже на, в общем-то, добрый, хотя и потусторонний советский сон.

Нам помогло не только то, что мы происходим из той же культуры, что и наши герои, но и то, что сами являемся эмигрантами. Мы не живём в русском сообществе, но проходим через те же психологические процессы ломки и трансформации, что позволяет нам гораздо глубже вчувствоваться в материал.

Мы работаем только вдвоём, используем минимум оборудования, чтобы оставаться незаметными, как ниндзя, и пытаемся доказать, что документалистика не сводится к говорящим головам и репортажной съемке. Для нас это – поэтический жанр: мы уделяем особое внимание визуальности, через которую, собственно, и передаём эмпатию.

Документалистика – это взаимность: ты пытаешься захватить реальность пока реальность захватывает тебя. Замыслу можно способствовать, но результат всё равно непредсказуем. В этом вся соль. Документалистика предполагает путешествие в тумане, где не существует тверди: ты слышишь, что тебя из этого тумана что-то зовёт, но что это – не знаешь. Выясняя это, ты и делаешь документальный фильм. В этот туман не стоит заходить, если тебе уже известно то, что ты хочешь сказать, и главное для тебя – контроль в претворении твоего высказывания.

Я познакомился с Димой в Москве лет пятнадцать назад, на первых курсах института. Он был отличным музыкантом, играл в куче разных групп. Дима хорошо разбирался в андеграунде самого разного рода: слушал Swans, тувинцев Хуун-Хур-Ту, Ministry и Einstürzende Neubauten. На меня это произвело большое впечатление. Был период, когда мы много времени проводили вместе, и мне казалось, что я проникаю в другую жизнь. Потом мы долго не виделись, от общих знакомых я узнал обрывки новостей: Дима уехал в Индию, Дима увлёкся восточной музыкой, Дима переехал в Египет. Все эти новости были далеки от моих обыденных дел, и мне это нравилось.

Однажды я написал Диме, что приеду в Египет и поснимаю его. Так я провёл шесть дней в Каире и окунулся в арабский лайфстайл. Ездил за ним на репетиции, встречи с друзьями, концерты. Дима даже преподаёт игру на уде арабским ученикам.

В Каире было довольно опасно снимать, сейчас там военный режим — любой иностранец с камерой для них, как шпион. Мы ходили по трущобам, и люди агрессивно реагировали на съёмку. Поэтому я чувствовал себя довольно нервно, фильм не собирался и я пригласил своего друга Таира Полад-Заде помочь. Тогда уже стал складываться законченный образ.

Всего за несколько лет Дима выучил арабский и уличный диалект, поэтому он, вроде бы, влился в экзотическую среду. Он говорит, что музыка требует полного погружения, нельзя быть музыкантом после работы или выходных. Если хочешь играть арабскую музыку, ты должен жить, как араб. Но в то же время он так и остаётся одиноким пришельцем посреди плотно скученных серых арабских домов.